Актер рассказал, как реагирует на критику «Онегина», о новом проекте с братом и о том, как сохранить азарт в любви и работе
Виктор Добронравов — актер топовый, а фильмы, в которых он снимается, часто вызывают живой отклик или дискуссию, как, например, премьера «Онегина». О том, что является для него мерилом успеха, талантах дочерей и новом предприятии с братом Иваном — в интервью журналу «Атмосфера».
– Виктор, на картину «Онегин», где ты сыграл главную роль, реакция критиков и зрителей была неоднозначной. Ты видел ее сам?
– Да, я был на премьере и остался весьма доволен. Это очень доступная и красивая иллюстрация пушкинского текста. Просто когда вынимаешь из романа всю его красоту, то есть стихотворный текст, остается красота картинки. Форма становится главной. Но сама эпоха столь красива, что мы смогли ее показать в костюмах, интерьерах, плюс невероятные виды природы, причем вообще без компьютерной графики.
– В таком случае получается, что актерская игра здесь на втором месте?
– Я бы так не сказал. Если ты неправильно ходишь, сидишь и говоришь, то картинка не сложится. Для меня, как для актера, ничего не меняется, я должен был максимально достоверно существовать.
– И что для тебя было самым сложным в работе?
– Говорить пушкинский текст не его словами, а в прозе, потому что я пятнадцать лет играю Онегина в стихах, это все живет в моей голове и просто в теле. Так что это серьезная работа для мозга была.
– Ты видел отзывы, критику?
– Нет, я ничего не читал. Меня моя работа удовлетворила, фильм убедил, а что думают люди… это их право. Кто-то подходит, благодарит, но для меня одним из важнейших является тот факт, что в три раза увеличились продажи «Евгения Онегина» в книжных магазинах. Люди смотрят кино, им становится интересно, кто-то думает: «Как дав- но я не перечитывал роман», а кто-то и никогда не читал, и они идут и покупают Пушкина. Когда мы с театром ездили на гастроли в Нью-Йорк, в Париж с «Евгением Онегиным», то нам рассказывали, что у них из книжных магазинов пропадал Пушкин. И если мы таким путем возвращаем читателя к первоисточнику, то это наше достижение.
– А чем еще ты сейчас определяешь, меряешь успех своей работы?
– Я вообще не меряю свой успех никак. Хотя в Театре Вахтангова — это аплодисменты и встающий в конце спектакля зал. Мы с «Войной и миром» объехали уже всю страну, и когда то же самое происходит и в Казани, и в Перми, и в Екатеринбурге — вот это для меня успех. Но одному нравится артист Добронравов, а другому нет. На мой успех это никак не влияет. Конечно, к мнению тех людей, которые мне важны, я прислушиваюсь. А вообще все как говорит Тригорин у Чехова: «Когда хвалят, приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе».
-А премии, призы за лучшую роль — это критерий успеха?
– Естественно, это какое-то признание, хотя у меня нет ни «Золотой маски», ни «Золотого орла». Но сказать, что я не успешен, я не могу.
– Согласна и удивлена, что у тебя нет «Маски» при таких ролях, да и в кино много достойнейших проектов и работ, один «Художник» чего стоит…
– Да, и фильм получил премию «Золотой орел», это наш общий успех.
– А как Туминас выражал свое отношение, когда был доволен, когда видел, что у тебя получается?
– Сложно сказать, как-то выражал. У него был свой язык, свой юмор, свои оценки. Я не помню, чтобы он подошел ко мне со словами «какой ты молодец», но его поддержку, тепло и внимание я всегда ощущал. Он был очень ироничный человек. Помню, как после выпуска «Бега» с Юрием Бутусовым он сказал: «Этот спектакль в нашем репертуаре — самый лучший, разумеется, после моих спектаклей». И все хохотали, потому что он и похвалил, и пошутил.
– Что ты почувствовал, когда Римас Владимирович ушел? Ведь это случилось достаточно неожиданно, притом что он болел…
– Неожиданно. Всему театру было тяжело это принять, потому что он всех нас обманул, говорил, что пошел на поправку… Но для меня ничего не поменялось, как он был в моей жизни, так и останется. Есть несколько человек, и Римас в их числе, относительно которых у меня ощущение, что они просто куда-то уехали. Есть люди, которые не вяжутся со словом «смерть». Вот мы провожали Александра Анатольевича Ширвиндта, но невозможно представить, что столь живого человека, с таким юмором, нет.
– С близкими людьми, так, конечно, сложнее ощущать…
– Моя бабушка ушла, и я ощущаю все так же точно, у меня даже иногда возникает желание ей позвонить.
– Но в этот момент, когда понимаешь, что это невозможно, ведь становится тяжело?
– Нет, это светлая грусть.
– В театре ты занят во всех классических произведениях, но поставлены они либо Туминасом, либо Бутусовым иначе, авторски, а в кино у тебя чего-то артхаусного, модного нет…
– Значит, будет. Какая-то дорога меня ведет. Буду меняться я, будет меняться образ. Я хочу, чтобы это было интересно, а какой жанр, не так и важно. Я снимаюсь там, где меня утверждают. Придет ко мне артхаусная история, которая понравится, с удовольствием приму в ней участие.
– А вообще мода, тренды насколько имеют значение для тебя в жизни?
– Мне не нравится, что всю нашу жизнь захватили социальные сети. Я уже два года не веду свой аккаунт в запрещенной сети и ощущаю себя свободным человеком. А люди тратят на это огромное количество времени, даже не то что тратят, а живут в этом интернет-пространстве.
– Когда все это только появлялось, то, конечно, работало в плюс. Идея была хорошей, многие люди, потерявшие друг друга, смогли найтись, и можно было что-то узнать о человеке, а потом и связаться с ним. И приятно получать поздравления, но все превратилось в фальшивую ярмарку тщеславия…
– Безусловно, это все равно что сказать, что телефон разрушил нашу жизнь. Просто с соцсетями все пошло не в ту сторону. Это трясина, зависимость. Когда у меня был аккаунт, то после спектакля я должен был зайти туда и посмотреть сторис с поклонов, сколько сердечек поставили, прочитать, какой замечательный был спектакль и артисты. Становишься заложником этой формулы: надо, чтобы тебя похвалили, эти сердечки должны тешить твое эго, твое тщеславие. Сейчас мне все равно, сколько подписчиков у кого, и поэтому я не читаю никакие телеграм-каналы, связанные с кино, неинтересно. И вообще, когда людям что-то не понравилось, они обязательно напишут, поэтому на любой спектакль или кино отрицательных отзывов всегда больше, чем хороших. Я давно этим переболел, лет пятнадцать назад перестал отвечать на подобное, а потом читать и реагировать.
– А кто сегодня для тебя герой нашего времени?
– Герой нашего времени — это понятие философское. В девяностые годы героем был бандит, отсюда «Бригада», а сейчас это врачи, учителя и полицейские, и о них снято много сериалов. Мой Гаврилов в «Инспекторе Гаврилове» для меня такой герой.
– Он очень обаятельный, но герой ли, судя по воровскому прошлому…
– Он мне очень симпатичен. А про его историю мы ничего не знаем. Он какой-то криминальный элемент, а что он делал, за что сидел, нам неизвестно. Может быть, он отбывал срок за своего босса. Поэтому для себя я его абсолютно оправдывал. Он не подонок и не убийца, а человек с четкими жизненными принципами. И в городе, где он волей случая оказывается, умудряется изменить многое.
– У тебя такие роли в театре, что, с одной стороны, думаю, с ними жалко расставаться, с другой наверное, сложно находить живой интерес, когда играешь спектакль больше десяти-пятнадцати лет. Были ли истории, когда уже совсем не испытывал азарта?
– Это, конечно, работа, когда ты пятнадцать лет играешь одно и то же. Стараюсь, чтобы азарт сохранялся, потому что если его нет, спектакль надо снимать. Все как в семейной жизни. Страсть, влюбленность уходят, остается уважение, дружба, любовь. А если любовь прошла, надо разводиться.
– Я сейчас часто слышу от многих твоих коллег, что они занимаются разными актерскими тренингами, практиками, работают с коучами, в том числе за границей. Что ты об этом думаешь?
– Тренинги — мировая практика, это очень хорошо, просто мой тренинг — Театр Вахтангова и игра в других спектаклях, которые еще у меня есть: «Дяде Ване» в Театре Наций и в антрепризном «Старшем сыне» с Виктором Ивановичем Сухоруковым. Как говорит Сергей Безруков, «театр — это качалка».
– Но эти актеры еще говорят о постижении новых техник…
– Это замечательно, когда люди ищут, изучают, открывают какие-то новые вещи. Но, наверное, мне это пока не нужно или что-то само придет в мою жизнь.
– В одном из интервью ты упомянул, что вы с Ваней начали заниматься продюсированием. Для чего вам это?
– Мы запускаем четырехсерийный проект для одной платформы. Это пока все, что могу сказать, чтобы не сглазить. Цель — находить хорошие сценарии, их продюсировать и режиссировать. И если будет подходящий для нас материал, играть там, не дожидаясь, пока кто-то придет и пригласит тебя в интересное кино.
– Ты сказал «и режиссировать»…
– Да. Режиссировать будет Ваня. Он отучился на Высших режиссерских курсах. У меня пока таких планов и амбиций нет.
– Как ты находишь баланс между уверенностью в себе как в профессионале и неуверенностью перед новой работой?
– Надо просто учиться доверять себе, а сомнения никуда не уходят, они необходимы. Римас Туминас всегда сомневался, когда выпускал новый спектакль, но каждый раз ставил очередной шедевр. Это нормально, но надо прислушиваться к себе и ценить себя.
– А когда у тебя Болконский не получался, ты все равно доверял себе или были минуты отчаяния?
– С Болконским было очень тяжело. И Римас меня позвал, чтобы я ему помог, ему необходима была моя поддержка, мое плечо, а я был в растерянности, не знал, как ему помочь. Но это не было отчаянием. Такие периоды бывают, конечно. Но надо себя за волосы тянуть, как барон Мюнхгаузен. И работать, копать, копать, и тогда обязательно прорвешься. Просто пазл складываешь, и он складывается.
– На пробы когда идешь, как себя ощущаешь?
– Пробы — это всегда несвобода. Ты не можешь выдать стопроцентный результат, потому что у тебя есть только стол, стул, нет ни костюма, ни грима, ни образа. К пробам надо относиться проще. Прежде всего понимать, что люди хотят снять кино, для этого им нужны артисты. И ты должен приходить не с дрожанием: «Дайте мне, пожалуйста, работу», а с настроем: «Здравствуйте, я Виктор Добронравов, и я надеюсь, что смогу вам помочь». И за столько лет я уже вообще перестал волноваться. К тому же то, чему суждено произойти, произойдет. А если что-то не происходит по каким-то причинам, значит, этого и не должно быть. Я перестал расстраиваться, если куда-то не попадаю.
– А у тебя есть какие-то табу при выборе ролей? Не имею в виду плохие сценарии, а кто снимает, с кем, где…
– Об условиях съемок вообще никогда не думаю. Если это классная история, то какая разница, где съемки. Вторую «Пальму» снимали на Урале, и мне пришлось целый день просидеть в горной речке. По сюжету сын падает в реку, а папа его спасает, так что это было прописано. В «Кракене» Николая Лебедева, фильм выйдет под Новый год, действие происходит на подводной лодке, и пришлось очень много времени проводить в воде. Я просто как Ихтиандр был.
– А что с откровенными сценами?
– Это не табу. Кино — визуальное искусство, и если красиво снята откровенная сцена, я ничего плохого в этом не вижу.
– Но я у тебя не помню таких сцен…
– В «Технаре» была, но там у меня жуткий персонаж, хотя я его тоже очень люблю. Он такой стильный злодей. А вообще, мне кажется, актрисам гораздо сложнее соглашаться на откровенные сцены, прежде всего потому, что чаще всего все они связаны с женской красотой, а не с мужской. Надо просто обсуждать, на что ты готов, на что нет.
– У твоей жены Саши никогда не было ревности в этом смысле?
– Все люди разные, но я не думаю, что жене в принципе может нравиться, когда муж целуется с другими женщинами. Наверное, тут приятного мало. Но Саша никогда не выдвигала никаких условий. Здесь, как и во всем остальном, просто надо доверять друг другу.
– Вашему союзу с Сашей уже пятнадцать лет. Про работу над старым спектаклем все понятно. А что для тебя означает работа в семье, работа над отношениями?
– Нужно развивать в себе мудрость, терпение, быть внимательными друг к другу и прощать вообще все. Если люди ссорятся, то в этом виноваты оба. Надо смотреть и анализировать ситуацию, свое поведение и партнера. В этом и заключается работа.
– Кто у вас в семье более невоздержан, а кто умеет скорее сглаживать острые углы?
– Мы оба очень похожи в этом. Я могу быть вспыльчивым, но отходчив. И в принципе я неконфликтный человек и готов всегда к компромиссу. Но и какие-то ссоры в семье — это нормально, это жизнь. Лучше что-то выплеснуть, чем копить все в себе. Главное — уметь вовремя остановиться.
– Вижу, что Саша сейчас гораздо больше работает в театрах. Как она при этом успевает все делать дома, заботиться о вас?
– Да, сейчас она очень много работает. И я это чувствую. (Улыбается.) Константин Юрьевич Хабенский позвал ее в МХТ, и она там снимает все репетиции, спектакли. И в кино работает на самых масштабных, интересных проектах, таких как «Чемпион мира», «Бременские музыканты» и другие. В Театре Вахтангова она тоже много снимала, делала афиши и к «Войне и миру», к «Отелло», к «Амадею». Но в штате она там никогда не работала. А нам очень помогает Сашина мама, моя любимая тещенька. Она огромное количество времени проводит с девочками.
– Часто про представителей творческих династий говорят «природа на детях отдохнула», а мне кажется, что больше обратных примеров…
– Наверное, от осинки не родятся апельсинки. Возможно, на детях гениев природа отдыхает, когда они занимаются только собой. Мои девочки очень талантливые, музыкальные и подвижные. Я так устроен, что мне легко дается все, за что ни возьмусь, и у них так же точно. Не считая математики с физикой — это не наша тема.
– Дочки по-прежнему занимаются фигурным катанием?
– Да, синхронным фигурным катанием. У Вари первый спортивный разряд, у Василисы — третий юношеский. И они учатся в музыкальной школе, у Василисы — флейта и скрипка, у Варвары — ударные. Так что пять дней в неделю — фигурное катание и музыкальная школа, без дела не сидят.
– И как выбирались инструменты? Скрипка — это же не самый простой инструмент, мягко говоря…
– Скрипка — очень сложный инструмент, но ей хотелось. А теперь мы ее уговариваем заниматься, а она не хочет.
– Но не получается, что вы ее насильно заставляете?
– Она сама решила, теперь пусть занимается.
– Так пока не попробуешь, не поймешь. А барабаны — это вообще редкость, особенно для девочки…
– Это же все для общего развития. Барабаны Варе нравятся, она уже третий год занимается.
– Варе тринадцать лет. Она еще ребенок или уже девушка? И нет ли каких-то проблем переходного возраста?
– Уже оформляется, становится девушкой. Что касается проблем, то особых нет. Все как у всех взрослеющих детей.
– А у тебя были сложности в переходном возрасте или ты прошел его тихо и спокойно?
– Я очень спокойно проехал этот период. Был конец девяностых, и я осознавал, что у родителей и так жизнь непростая, и если еще я буду какие-то закидоны выделывать… И я старался им проблем не доставлять.
– У тебя по десять-пятнадцать спектаклей в месяц, ты много снимаешься. Умеешь ли расслабляться после такой нагрузки и, говоря наивным языком, легко освобож- даешься от шлейфа роли, особенно тяжелой?
– Я очень люблю то, что я делаю, и все свои роли. Но психологическая эмоциональная усталость, конечно, бывает. Для расслабления я в баню хожу и в бильярд играю — это хорошая возможность интересно проводить время с друзьями. Я очень люблю эту игру, она взрослая и безумно интересная, особенно когда начинает получаться. Там бесконечное количество нюансов, можно развиваться и развиваться. Это интеллектуальная игра. В какой-то момент мне захотелось прогрессировать, и я стал иногда заниматься с тренером. Что касается погружения в роль и выхода из образа, то у меня с этим все нормально, я адекватный. Все с опытом приходит. Как говорят летчики, налет часов.
– Баня и бильярд — это короткие расслабления. А в твоем графике заложена, например, пара недель в году на отпуск с семьей?
– Такого нет, потому что всегда пляшешь от рабочего графика. Если будет какое-то окошко, прекрасно, я с удовольствием проведу время с семьей. Но иногда и все лето свободно, а в прошлом году у меня не было ни одного выходного. Я снимался с мая по ноябрь в четырех или пяти проектах: «Инспектор Гаврилов», «Онегин», «Этерна» и «Императрицы». Саша с дочками поехали одни. Все прекрасно понимают, что у меня такая работа: сегодня она есть, завтра нет.
– Если незадолго узнаешь о свободном времени, можно уже не успеть купить билеты или забронировать хорошую гостиницу…
– Бывает по-разному, но мне никто не мешает тогда сесть в машину с семьей и поехать на дачу.
– Какой у тебя уровень желаемого комфорта на отдыхе?
– Это все зависит от контекста, мы очень часто с женой останавливаемся и в трехзвездочных гостиницах на отдыхе. А если времени мало и хочется отдохнуть, чтобы все было по высшему разряду, то можно себе позволить и такой класс гостиницы.
– Вы в марте с Сашей ездили на Красную Поляну вдвоем — стараетесь находить время друг для друга?
– Да, мы стараемся, потому что отдых с детьми — это не отдых. Конечно, чем старше они становятся, тем легче, но все равно ты внимание не отпускаешь, все время за ними следишь, не расслабишься.
– А у вас бывает совместный отдых с семьей Вани и родителями, и вообще — как часто общаетесь?
– Совместный отдых у нас редко, но бывает. Зимой ездили все вместе на море, нашей большой семьей. С родителями общаюсь достаточно часто, мы не теряем друг друга из вида, делимся всем. От семьи у меня секретов нет. А с Ваней вообще постоянно на связи, перезваниваемся, переписываемся почти каждый день и встречаемся иногда в той же бильярдной.
– Недавно в одном из интервью ты сказал, что у тебя нет разочарования в жизни, но это чувство тебе знакомо…
– Глобально в жизни я, конечно, не разочарован, но многое меня разочаровывает. Международный олимпийский комитет, например. То, как на международной арене обходятся с нашей страной, меня разочаровывает. Вообще этот мировой порядок. Все возможно, оказывается. Китайских спортсменов с допингом допустили до Игр, а Валиеву дисквалифицировали, эти вещи меня категорически расстраивают и разочаровывают. Не хотелось бы про политику, но в целом это так.
– Разочаровывался ли ты в тех, кого считал друзьями-приятелями, потому что люди выбрали иные приоритеты и ценности?
– Конечно. Это нормально, мы же взрослые люди. И чем мы дольше живем, тем больше такого происходит.
– Это расстраивает?
– Наверное, когда я был моложе, больше расстраивался, а сейчас уже принимаю это спокойнее. Просто делаешь выводы, что с кем- то можно идти в разведку, а с кем- то нет. Хотя иногда бывает болезненно снимать розовые очки.